Наш второй кафедральный тибетский Кхенпо Гьюрме Дордже, в отличие от прошлогоднего субтильного, тоненького и изящного амдосского ламы Тэндзина, родом из Кхама: настоящий кхамский крепыш, выросший в провинции, славной как своими великими учёными ламами, так и вояками, и даже разбойниками. И, в отличие от прошлогоднего, он не ньингмапа, а из школы сакья.
До 15 лет он оставался в Тибете, а потом перебрался в Непал и Индию, где и закончил полный курс монашеского схоластического обучения, получив титул "кхенпо". В разговорах со студентами он, как я ощущаю, постоянно комплексует из-за своего сильного кхамского акцента, и иногда добавляет, что говорит он "неправильно". Мне его выговор сначала был в новинку, и поначало, когда я слышал "шангжусмбэ", я не сразу догадывался, что речь о "чханг-чуб-сэм-па", о бодхисаттве.
Когда говорит "подобно тому" (de bzhin du), то вместо "шин", произносит "хин" или даже "гин". Забавно. Но отличное упражнение по развитию навыков понимания реальной, живой тибетской речи в разных диалектных вариантах.
В отличие от прежнего амдосского кхенпо, слышимо произносившего "д" в таких словах, как "stong pa nyiD" и т. п., и иногда произносившего некоторые приписные (префиксы), он много "проглатывает", и тут же чувствует ошибку студента в высоте и качестве тона или ошибку в придыхании. Зато в грамматике и правописании я его несколько раз поправлял. Это последнее обстоятельство несколько утешало — значит, даже учёные тибетцы кое-где в орфографии бывают не уверены или вообще не знают, "как правильно". Да он и сам говорил, что грамматику специально не изучал.
А письмом "у-чен", обычным для наших студентов, пользуется с большим трудом — нет навыка. Тибетцы обычно пишут стремительным и непростым курсивом, со множеством изящных сокращений. Это стиль беглого курсива, "кьюги", я раза два прилично выучивал, но за недостатком постоянной практики так же благополучно забывал, и беглость письма терялась. Сколько раз уже давал себе слово, что всё, отныне буду пользоваться только скорописью, а всё лень быть последовательным!
Я постоянно успокаиваю Кхенпо Гьюрме, что его выговор не мешает, а даже наоборот, как бы "моделирует реальную ситуацию". Но вижу, что как всякий провинциал, он ощущает свой диалект "неправильным".
В Тибете большинство — "провинциалы", а на настоящем лхасском тибетском говорят только лхасцы, которых не так много. Однако на его основе образовалась своего рода общепонятная в Тибете "лингва франка", над особенностями которой иные из тибетцев потешаются — над сверхразвитой в лхасском тибетском системой вежливой речи, которая по их словам звучит "сладкой речью хитрых и неискренных льстецов".
На последнем занятии речь зашла о знаках, видимых во сне. Он начал было рассказывать какую-то историю про сны, но потом вдруг засмущался и сказал, что "это неважно, это народные приметы и вообще суеверие". Я-таки почти клещами вытянул из него, что он имел в виду знаки, предвещающие несчастье. По распространённому тибетскому поверью, если видишь во сне, как выпадают зубы, особенно передние, то это к смерти близких людей. Как же он был удивлён, когда я рассказал ему, что это поверьи и в России распространено. Вот и не верь после этого в приметы...
Вообще с этими традиционными тибетцами самое замечательное, когда и как они безо всякой рефлексии реагируют на знаковые ситуации. Например, прежний кхенпо, рассказывая и показывая, какие чувства где локализуются (зрение, обоняние и проч.), произнося "yid" (ум, сознание), он показал не на голову, как сделал бы любой европеец, а на Plexus solaris, солнечное сплетение, то есть на "сердце".
Или как нынешний кхенпо прореагировал, когда рассказывал о зубном "омене". Видно, что это нечто, что их глубоко внутренне волнует, но они думают, что человек западный не поймёт, высмеет их, и замолкают. И в болъшинстве случаев они, конечно, правы. Западный человек к этим реликтам магического сознания относится без должного уважения, считая чистыми "пережитками". Но человек, выросший в России, может понять их лучше. Для религиоведа здесь непочатый край работы.
И ещё о прежнем кхенпо. Когда я в конце июня рассказал ему, придя на экзамен, что у меня вчера утащили сумку с деньгами и документами, то он без лишних жестов, спонтанно так, достаёт и подаёт мне полтинник (50) евро! После некоторых возражений с моей стороны и пререканий заставил-таки взять. Сказал, что ему "деньги не нужны, у него в монастыре в Индии и Непале всё необходимое имеется".
Случай этот меня необыкновенно растрогал и заставил призадуматься о цене нашей так называемой "духовной практики", которой иные современные европеоидные адепты так любят кичиться. Как сказал бы христианин, знающий тонкости профессионального жаргона, цена "внутреннего делания".
Под влиянием этого случая я расспросил тогда Ламу Тендзина о его "практике", хотя, честно признаться, не люблю этого делать — слишком это дело деликатное, даже интимное. Но в тот момент это была та самая ситуация, когда "можно". Оказалось, что это нечто очень простое, безо всяких красочных визуализаций, безо всякой "тантры", из разряда дзогченовской медитации над "природой ума, подобного небу", которой его лично научил один горный отшельник, и чему он сам упражнялся в уединении среди безлюдных скал. Мне эта спонтанность его жеста даяния показалась крайне впечатляющей, в которой не было ни тени самолюбования или задней мысли о "награде на небесах".
Одно дело, когда о достижениях практиков подобного делания, звучащего простенько, почти примитивно, слышишь или читаешь в целой куче книжек (благо тексты все опубликованы и доступны — тут нет никакой эзотерики), а совсем другое — когда видишь его плоды.
И плоды эти — не сверъестественные силы, не всякое колдовство и экстрасенсорика, но возрастание в милосердии и сострадании, когда буквально "правая рука не знает, что творит левая". Видимо, эти учения столь "просты", что действуют, лишь если их слышишь от подлинного делателя, каких на самом деле очень немного.
А новый кхенпо — видно, что человек, рассуждающий тонко. На мой вопрос о "буддизме у животных" и других существах сказал, подтвердив мои догадки, что и среди животных и иных нечеловеческих существ имеются милосердные и помогающие другим бодхисаттвы. Ну этот-то понятно. Доказательством ему служили Джатаки, мне же больше — наблюдения.
О христианстве он выразился, что и иные религии, вдохновляя людей, дают возможность им достигнуть высоких степеней духовного развития — аж 1-го или 2-го уровня бодхисаттвы, соответствующего, кажется, mthong lam, "пути вИдения (пустотности)". А Христос, по его словам, был "великим бодхсаттвой, одним из величайших".
От многих ли христиан, особенно от называющих себя "русскими православными", можно дождаться подобной же похвалы буддизму и его святыням? Боюсь, что исполненная ненависти и страха речь вчерашних советских обывателей и начальников, а ныне пламенных православных ревнителей, пойдёт скорее о "сатанизме", "бесах" и "тёмных силах", нежели о "семенах Божия Слова" (logoi spermatikoi) у иных народов и религий, как то писал некогда великий церковный Отец, Климент Александрийский.
Впрочем, вчерашние советские люди в России (остающиеся советскими по качеству своего сознания), а ныне буддисты (называющие себя так, а по мне, так и в советские времена назывшиеся буддистами — экзотика!), — обладают ли они трезвым восприятием самих себя, чтобы признать мощный духовный потенциал христианства (не его нынешнего, клерикально-советского варианта, конечно, исполненного суеверий и тёмных страхов!), ко многому способного подвигнуть своих исповедников? Пока что мне довелось лишь столкнуться с русобуддистами, а особенно русскими индуистами, христианство и Библию люто ненавидящими.
Боюсь, что в случае такого отношения и даже его рационализации никакая тантра не поможет. Ненависть — она и есть ненависть, не очень-то привлекательное качество, — как бы ни пытались иные любители тантрического волшебства утверждать обратное. В любом случае, спокойное и взвешенное отношение учёных тибетцев к христианству (без русского или европейского буддийского надрыва и нетерпимости) не могло меня сильно не порадовать, заставив ещё сильнее склонить голову перед преображающей силой подлинного буддизма в лице его традиционных представителей. И я ещё раз вспомнил мудрое слово, изрекающее, что "всякое древо познаётся по своему плоду".
И что ещё бросается в глаза у этих кхенпо-в (я понимаю, что моя нынешняя выборка ограничена) — это искрящееся чувство юмора, хиханьки да хахоньки, никакой унылой мрачности "профессиональных духовных людей" византийского покроя, с умами, обёрнутыми в замшелую фофудью, отдающую столетиями мрачной сырой плесени, а кое-где и терпким запахом крови, пролитой "во имя веры Христовой".
И в заключение, чтоб уж совсем выбить доску из-под ног у романтиков, готовых идеализировать любого тибетского монаха, тем более носящего высокий учёный титул. Наш нынешний Кхенпо очень любит жареные венские колбаски, никоим образом не являясь вегетарианцем, а также обожает итальянскую еду, особенно пиццу с мясом prosciutto. Видно, что их там в монастырях кормят не очень...
