Иногда я помещаю в своём Журнале небольшие пробные разборы санскритских текстов, сопровождающиеся пробными же переводами на скорую руку. Порой это были попытки эквиметрических переводов, иногда каких-то других. Недавно выложил довольно подробный, хотя, конечно же, неполный разбор двух любопытных строф из Бхагавадгиты. Мне была интересна реакция читателей — поймут ли они мою интенцию (задуманную цель).
Все эти выкладки можно понимать как своего рода виртуальный семинар: предварительную и ни к чему особо серьёзному не обязывающую частную публикацию отдельных своих наблюдений и каких-то случайных наработок по случайным же поводам: нечто бросилось в глаза и зацепило ум. Я ни в коем случаю не считаю их научно ценными, разве что они могли бы стать такими в контексте более широких и глубоких исследований.
За отдельные замечания коллег по востоковедному цеху, а иногда и читателей-неспециалистов я очень благодарен. Однако я скептически отношусь к интерпретации любого отклонения от толкования другого — как "ошибки". Когда-то и я был склонен так думать, по молодости и максимализму, однако чем дольше я санскритом занимаюсь, тем более ясно вижу, что настоящими "ошибками" можно назвать не так уж много явлений (если это, конечно, не какой-нибудь грех против элементарной грамматики санскрита или обычных правил стандартного синтаксиса), и что даже иные откровенные "ошибки" не умаляют значения того или иного наблюдения или тех или иных выводов, сделанных на основании анализа оригинального материала. Ошибаются все, и особенно много ошибается тот, кто много публикуется.
Даже такие корифеи, как проф. М. Хан, например, находили вместе с участниками своих семинаров ошибки в своих прежних публикациях. И что мне в проф. М. Хане очень понравилось и подкупало, он всегда был готов ошибку, подмеченную иным из "продвинутых" студентов, признать за таковую. При всём этом он остаётся одним из крупнейших знатоков буддийской санскритской и пракритской поэзии и санскрито-буддийской дидактической литературы.
Что мне хотелось читателю представить, так это сам процесс скрупулёзного истолкования восточного текста: грамматический анализ, учёт интерпретаций традиционных комментаторов, проработка возможных вариантов, исходящих из вероятных синтаксических конструкций, анализ имеющихся разночтений. Подробности всех этих уровней анализа зависят от свободного времени и от желания углубляться в детали. Интересны бывают и реакции: снисходительные или презрительные замечания тех, кто утверждает, что от всех этих анализов или переводов "ничего в мире не изменяется".
Мне бывает при этом не совсем понятно, а чего же человек ожидал от проработки небольшого, но ёмкого текста — хлёсткого политического лозунга, рецепта, как "изменить мир" или как достигнуть какого-нибудь там "просветления"? Формулировки какой-то эзотерической, "божественной Истины"? Кто так думает, просто не умеет читать никакого текста, который по определению крайне чужд — для нашего стандартного восприятия, ожидания, эстетических предпочтений и вкусов. Такие люди во всём видят, увы, только себя и отображение "диких скакунов" своих беспокойных и эгоманических мыслей. Сам предмет, который всегда "вовне", им на самом деле вовсе неинтересен.
При переводе у меня также не возникает претензии дать "единственно верный" (наконец-то!) перевод, будь то поэтический или обычный, прозаический. Поэтому странно бывает слышать презрительные замечания и фырканья от некоторых графоманов, считающих себя знатоками или там "профессиональными переводчиками". Я-то себя ни знатоком русской и вообще никакой другой поэзии, ни тем более поэтом или переводчиком не считаю, но в лучшем случае любителем, а все свои экзерсисы — экспромтами и экспериментами, которые делаются под настроение, но для самопознания или устраниения каких-то недочётов собственного понимания дают в конечном итоге очень много. Я просто преподаватель основ языков и некоторых культур, да и то in spe (то есть незаконченный, в состоянии постоянного обучения), и ничего больше.
Кроме того, думаю, что ни один подлинный профессионал не будет презрительно отзываться об опытах заведомого ученика, не претендующего на (всегда претенциозно-профетическую) в контексте русской жизни роль Поэта.
Я вообще думаю, что "правильных" переводов может быть сколь угодно много, при этом совершенно разных. Всё зависит не только от деталей истолкования, но и от произвольно избранной стратегии переводчика.
Кроме того, есть существенная разница, переводишь ли ты две-три строфы или целое огромное произведение. В последнем случае вряд ли можно ожидать подробнейшего разбора всех сложных и тёмных мест и учёта возможного множества вариантов. Переводчки должен на чём-то остановиться.
За что я действительно благодарен, это за конкретное выражение обоснованного мнения: чем тот или иной оборот или слово плохи, по мнению критика. И тут же вспоминаю мудрое замечание одного из своих учителей, что критиковать то, что сделано и в том или ином виде опубликовано, обычно бывает гораздо легче, чем просто сделать лучше.
Одна из моих "интенций" — дидактическая (поскольку я, в некотором роде, педагог): показать интересующимся, что научные занятия заключаются далеко не всегда в сенсационных открытиях века, установлениях новых парадигм мышления или находках, опрокидывающих прежние теории. Наука, в общем, по большей части состоит из такой довольно скучной, на поверхностный взгляд, наработки конкретных фактов, из осторожной проработки множества интерпретаций уже имеющегося материала и из медленного сопоставлания накопленных фактов, а также из скептического отношения к своему всегда очень поверхностному "знанию". В постоянном наращивании своей фактуры "знающего", в осознании при этом огромности своего незнания…
… [Oб "отличном знании" санскрита в случае нашей конкретной науки говорить вообще смешно, если оно не усугублено десятилетиями скрупулёзного изучения самых разных текстов и не подтверждается виртуозным умением понимать любой санскритский текст "без словаря и с листа" (sic!!!), в знании назубок десятков или сотен научных трактатов и произведений словесности; увы, такие люди мне попадались лишь среди редких старых пандитов-санскритистов, каковых и в традиционных индийских центрах туземной учёности исчезающие единицы].
И уж конечно недопустимо в истолковании фактов древнеиндийского языка и реалий исходить из фактов русского языка на том основании, что встречаются какие-то похожие слова. Но это, понятное дело, элементарная методология.
Насколько я заметил, среди интересующихся санскритом имеется множество романтиков, считающих, что "только практическое знание дхармы даёт возможность правильно понять...". Но вот в чём проблема — только историк индийских религиозных и философских традиций может дать обоснованный ответ, исходя из адекватного знания множества текстов, как именно (возьмём для примера) следует понимать слово dharma, что за ним скрывается. Предпочтительность позиции историка ещё и в том, что он с одинаковым уважением относится к самым разным "туземным традициям", не предпочитая одну всем другим, старается избегать сектанства, предвзятости, характерных для последователей той или иной религиозной традиции, исследует весь доступный материал.
При этом историк, любовно подходящий к предмету своего исследования, остаётся в своих выводах осторожен. А в вопросе об истине (в лично-мировоззренческом плане) и своей личной позиции он не является релятивистом (по крайней мере, это необязательно, хотя, наверное, бывают и такие). Он лишь лучше, чем кто-либо другой, осознаёт свою дистанцию, измеряемую сотнями и тысячами лет, в отношении к своему объекту, его инаковость и внеположность себе. И в этом понимании исследователя, знающем о недостатках своего понимания, скрывается залог успешности познания.
[На этой картинке автор заметки с одним из своих "туземных" учителей санскрита, пандитом проф. Камешваром Натхом Мишрой в Сарнатхе, бывшим деканом Института Высших тибетских исследований]