Чрезвычайно повеселил меня отзыв одного милого читателя о моих заметках. Отзыв был дан в некоем блоге и не мне, собственно, адресован. Я его случайно как бы "подсмотрел". Ненароком увидел. Поэтому кто — неважно. Замечание, подтолкнувшее меня к тому, чтоб подумать о некоторых вещах культурологического характера, а также вспомнить один не совсем незначительный для меня юбилей. Вернее — годовщину. Итак. Вашему покорнейшему ставили на вид, сиречь адресовали забавный упрёк, что он-де "не очень хорошо владеет русским языком".
Дескать, в моём переводе некоего индийского текста "слишком много скобок и запятых". И тут же рекомый знаток российской словесности добавляет, что текст моего перевода "очень тяжеловат". Так "очень" — или всё-таки суффикс типа "-оват/-еват", свидетельствующий о частичности, неполном характере? Воля ваша, но мне эта последняя изящная фраза напомнила ставшую интернет-мемом сентенцию, гласящую, что в нынешней России благодаря Партии ЕдРо "стали более лучше одеваться"...
Эх, ну что на это сказать? О количестве запятых и иных знаков препинания — тут, видимо, следует скорее винить сверхсложный нормативизм русской пунктуации, нежели предполагаемое неумение помянутого автора, тем более, когда в сложно построенном предложении множество простых придаточных, сопряжённых и такой, и сякой связью, да осложнённых к тому же причастными и иными обстоятельственными оборотами и вводными словами. Нормы, которыми в сетевой "мове" обычно принято попросту пренебрегать, и далеко не только в одном лишь "олбанско-падонкаффском езыге".
Попрёки скобкам в научном переводе восточного текста лишний раз доказывают, что обычный читатель, не являющийся филологом, необходимости этих скобочных добавлений (т. е. того, чего эксплицитно не содержится в тексте оригинала, но что на языке перевода следует непременно досказать) попросту не понимает. Интересно, что в известных мне переводах греческих философов-классиков вообще, кажется, никаких скобок нет. Важный намёк тем академическим филологам, кто создаёт переводы древних текстов для "общего читателя". Последний вообще склонен к ориентации на упрощение, и всякие скобки, даже самые обоснованные, будут лишь раздражать. А тем более, скобки двух типов, всё ещё по традиции принятые у значительной части европейских филологов-санскритистов. По памятному слову С. С. Аверинцева — налицо "спекуляция на понижение". Но мой вопрос всё же в том, насколько следует идти на поводу у подобного читателя, упрощая синтаксис, скажем, текста непростого философского дискурса, разбивая сложное предложение на ряд простых. Дело, конечно, вкуса, но изысканная мыслительная дорожка требует и соответствующих синтаксических средств языкового выражения. ИМХО, как говорится — in my humble opinion. Не всё вам кузминская "прекрасная ясность"...
В качестве социологического диагноза: нынешние русскоязычные читатели разучились вдумчиво читать, повторно перечитывать и адекватно понимать синтаксически сложно сформулированные вещи. Или никогда таковым умением и не обладали. Впрочем, как и знакомые мне немецкие или австрийские читатели, с отвращением отталкивающие чудесные, но синтаксически крайне сложнo изваянные зарисовки природы, вышедшие из-под пера Адальберта Штифтера. Понятно, что язык журналистских газетных кричалок гораздо проще. Увы мне, не желающему влупиться обратно во тьму безмысленного небытия анахронизму!
И ещё одно замечание, того же блогера, обвиняющего вашего покорнейшего в том, что ему, негоднику этакому, "очень не нравится путинская Россия", зато "очень нравится "демократический" Запад", и производящего на этом основании, дескать, "обывательское" впечатление. Признаюсь честно и смиренно, как сознавался в подобном же мыслепроступке профессор Преображенский: да, мне очень не нравится нынешняя и ещё очень надолгая путинская Россия, и — да, я люблю демократический Запад, безо всяких кавычек. Просто потому, что с детства люблю Европу и выпестованную ею христианскую цивилизацию. Пусть она и считается ныне постхристианской. На нашем ругаемом в РФ демократическом Западе как-то меньше вероятность для обывателей, которыми является большинство, получить монтировкой по голове или из травматики в телесные отверстия от пьяных представителей муниципальной полиции. Но это так, к слову.
Я, наверное, действительно уже очень долго не живу в среде условностей и стереотипов русской интеллигентской культуры, успев от них порядком поотвыкнуть. Один из этих стереотипов заключается в крайне негативной коннотированности слова "обыватель", в связанных с ним презрительных ассоциациях. Я вот и решил подумать — а чем плохо быть обывателем? Ну вроде фикуса в горшке у меня нет, фарфоровых слоников увы, тоже. Зато есть всякие зверюшки, их с успехом заменяющие: плюшевые мишки, мышки, безрогие зайчики, тряпичные китайские дракончики, полосатые тигры и бородатые книжные червяки, набитые ватой пчёлки, обезьянки, совы и другие. Имеются книги, только побольше, нежели у классического презренного "обывателя".
Как обыватель, я крайне не люблю бороться, не ценю героической борьбы (как правило — с ветряными мельницами) как единственного способа существования, огорчаюсь и теряюсь, когда приходится это делать. Не терплю ощущения, что "среда заедает", не хочу глушить это горькое чувство водкой на прокуренной кухне, не желаю в дружеских компаниях бесконечно трындеть от России, о её великой истории и неизбывно ведущей роли в мире, и только о ней одной. Ведь в мире полно и других интереснейших вещей, помимо России и её горьких исторических судеб... Правда, когда-то, много лет назад, я готовился втайне к набоковскому Подвигу, уходя в советское время ещё — в семинарию. Потом это прошло, когда я постепенно понял, что нельзя жить в состоянии перманентной запланированной подготовки к подвигу, как тот самый Мюнхгаузен.
Как обыватель, я постепенно с осторожностью стал относиться ко всему нарочито героическому, к так любовно пестуемого русским человеком достоевскому или цветаевскому надрыву, научившись ценить маленькие, нечаянные радости нашей краткой, такой эфемерной жизни: задушевную беседу с умным собеседником, наслаждение от неспешного чтения глубокой книги, созерцание прекрасного — величественного явления природы или изящного произведения человеческого духа, вкушение тонкого яства или изысканного напитка в приятном окружении, момент человеческой близости...
О России, когда накатит такая страсть, я иногда пишу в ЖЖ, но и только. Пишу как графоманствующий обыватель, не являясь ни учёным политологом, ни культурологом-руссистом. Поругаюсь, прочитав за утренним чаем сообщения об очередных арестах врагов народа или об очередном дурацком законе или указе. Мерзость какая! Но и basta. А круг моего сообщения в самой Австрии — исключительно австрийские и немецкие обыватели. Обычные граждане-бюргеры, ну и другая часть — университетские интеллектуалы: студенты и преподаватели. И книги, книги. Правда, в последние пару лет сюда добавился и интернет. Бывают среди случайных собеседников социальные магриналы, местные бомжи, полусумасшедшие и подобная низовая публика ущербно-лунного света — для вящего научения особенностям народной венской речи и нюансам мышления, для близости к здешним народным потникам. Чтоб больше ценил своё положение обывателя. То есть если и обыватель ваш покорнейший, то всё же не совсем типичный.
Несколько лет назад, когда я гостил в своём родном Питере, то посетил и родную школу (ныне и давно уже — гимназию) Nr. 61 в Выборгском районе. Так вот, милая школьная врачиха, случайно мною встреченная в коридоре (Ирина — не помню по отчеству), была ещё та самая, моих школьных времён, окончание коих ровно четверть столетия назад лежит. Поговорили в медкабинете. Она и сказала мне: "Видно, ЭдгАр, что ты очень долго по заграницам жил". Я, в недоумении: "Почему, откуда такое впечатление?" — "Слишком правильно говоришь по-русски". Я безрезультатно попытался вспомнить, как мы, ученики, говорили тогда, десятилетия три и более назад, но восстановить сознание этого не смог. Забавный эпизод рассеянных отзвуков собственного прошлого...
А ещё я заметил, что и правда предпочитаю говорить медленно, хотя и синтаксически многоэтажно, попутно размышляя над грамматическими особенностями собственной речи, иногда даже наслаждаясь ими. Ух, как вкусно! Вынужденное обрывание какой-нибудь витиеватой устной речевой конструкции в угоду вниманию слушателя вызывает иногда почти физическую боль и чувство стыда. Словно сырого неспелого крыжовника наелся, попутно обколовшись о куст. А тут же и ещё один внутренний наблюдатель продумывает, как я, допустим, объясню тот или иной оборот немецкоязычному студенту-слависту или школьнику, как прокомментирую по-немецки: видимо, сказалось моё частное преподавание русского языка в течение шести лет. Профессиональная деформация, получается. Или — формирование, полировка неких духовных граней? О том предоставяю судить каждому втайне, в меру личного постижения замысла "небесной канцелярии"...
Неужели и вправду продуманно построенная, грамматически выверенная русская речь производит на нынешнего "носителя" впечатление чуждой, косной материи, плохого ею владения? И ещё я понял, что в любых из этих телевизионных talk-show безнадёжно бы застыл, онемел под неумолчным шквалом перекрестных вопросов…
Весь этот сегодняшний странный текст сочинился, лягухой отпрыгнув от забавного комментария в одном интернет-блоге, при живо проступившем воспоминании о том, что я ровно 19 (девятнадцать!) лет назад впервые приехал в Австрию, 13 сентября 1993 года. Приехал из Литвы в Вену и проследовал в Иннсбрук вместе с одним товарищем-литовцем, продолжать новициат в Обществе Иисуса. И в одной только Вене непосредственно живу — уже 17 лет как исполнилось где-то в августе. А если посчитать, что 2 года я прожил в Латвии, а ещё год в Литве, да год в Тироле, то получается, что всего вне России, где родился, я провёл уже всю вторую половину жизни. Ровно половину её (21= 42:2). Что ни говори, а всё равно юбилей такой вот странный получается.
В одной только Вене за эти 17 лет прошло уже несколько параллельных и последовательных жизней. Заканчиваю свой второй, совершенно независимый от первого университетский курс. Все эти 17 лет учился в Венском университете на разных факультетах. Немного попутешествовал по Южной Азии, Ближнему Востоку, Европе, вдыхая местный воздух — такой везде разный. Уже вот и преподаю который год: в двух гимназиях, в двух университетах, но всё продолжаю учиться. До сих пор ощущаю себя начинающим неумёхой. "Since verbal science has no final end, the life is short and obstacles impend..."
И ещё: такие годовщины могут стать причиной для тёплой благодарности. Быть благодарным безличной, тёмной Судьбе как-то странно, даже безумно. Судьбу можно лишь принять — или с нею безнадёжно бороться. Благодарить, за всё, можно Того, Кто тихо ощущается за тёмной личиной тугого переплетения разбегающихся тропинок. По крайней мере, Кого бы ты хотел за всеми этими превратностями с надеждою помыслить — великим хотением, наперекор всем заумникам, твердящим о лишь случайном выпадении игральных костей.
[На картинке -- автор этого Журнал, ещё совсем молодой, в свои начальные недели в Иннсбруке осенью 1993 г., покоряет первую местную горную вершину -- Serles].