Написал в одном ЖЖ в виде комментария с оказией: „Удивительно слушать ссылки на какие-то каноны неких Вселенских Соборов или синодов от дядeнек и тёток ещё не вполне старых, бывших бравыми комсомольцами или коммунистами ещё два десятка с хвостиком лет назад. Все они и оне теперь специалисты по бесоведению, демонологии и иным разделам святоотеческой аскетики, знатоки Аввы Дорофея, Иоанна Лествичника, а то и эзотерических премудростей самого божественного Григория Паламы, творители "умного делания" и чемпионы "обожения", со-трудники "нетварных энергий", в своей одной отдельно взятой квартирии мегаполиса беспрестанно стяжающие "фаворский свет" и легко взбегающие на небеси по "Лествице Иакова", поддерживаемые под руки пуховыми крылами Божиих Вестников. Ото всего этого остаётся стойкое ощущение участия или хотя бы наблюдения со стороны нечто подобного одному громадному "Muppet Show". Только не знаешь, смеяться при том или плакать“.
Ещё более дурное чувство кафкианской тошноты и не престающего головокружения возникает, когда видишь стареньких ветеранов Второй Великой бойни, немощными старческими губами говорящих всё о Том же "Господе" и "русской вере православной" [*по странному впечатлению от некоторых свежепросмотренных видео-сюжетов], сплошь увешанных при этом медалями и орденами богоборческой власти, которую они (чего уж греха таить?) „во время оно“ преданно и "не щадя живота своего" защищали. Защищали, увы, не только Родину, но и Власть... Всё это из одной и той же безнадёжной нынешней российской шизофрении: и доныне — "товарищи офицеры" под кровавыми звездатыми знамёнами, "злая звезда бога вашего Ремфана" над изострёнными зубьями пилы Кремлёвской стены, в обращении — с беспорядочною мутностью клинической шизофазии перемежающиеся то "товарищи", то "господа", мумия Главбольшевика и убеждённого безбожника, "эффективный менеджер" и — "государь-страстотерпец"... Патриарх, молящийся и что-то там возлагающий 9 мая над "вечною" огненною пентаграммой ("огонь их не угасает"..? наверное, и "червь не умирает") всё у той же страшной могильной Стены, гебисты и партийные деятели, все сплошь после перестройки заделавшиеся потомственными столбовыми дворянами и, разумеется, строго православными "служителями Отечества", как были до того безукоризненными атеистами и строителями коммунизму, по работе буднично и без особых эмоций "ликвидировавшие контру" ("Мы только исполняли приказы...").
В чьём-то Журнале увидел такой словесный образ, дополнив его для изящности завитками своей приватной додумки: Феликс Дзержинский в фирменной кожанке и с взведённым маузером, нежно нянчащий болезнующего Цесаревича Алексея, и под пристальным наблюдением народного целителя Старца Григория степенно беседующий с Государем об тонкостях управления Державою. В этом суть нашего нелепого, подобного дурному сновидению времени, в котором ещё долго предстоит разбираться людям слова и мысли, буде таковые останутся.
Кукольный театр пустых картонных форм: марионеточные персонажи с сабельным пришипом в рвущихся от пафоса голосах говорят заученный урок, а тебе, наблюдателю, становится чем далее, тем больше за это недостоверное лицедейство неудобно. И совсем уже хочется, сквозь землю провалившись, надёжно упрятаться, покраснев кожею лица, когда действующие лица, бывшие "простые советские люди", медоустно источая словесный олей и ладанным дуновением "благорастворяя водуси", вплетают в свою риторику "Господа и Его нерушимые святые заповеди"...
Меня всегда изумляло, насколько резко и кардинально меняется интонация, и даже жестикуляция и тончайшая мимика, людей в России или из России (пусть и повсеместно встречающихся во всё большем количестве в Западной Европе, образующих незримую и всё вкруг тонко оплетающую паутину "русского мира"), когда речь заходит о чём-нибудь "сакральном": о том, что ныне принято называть "святыней" — о Церкви, о вещих тайнозрительных старцах, о священных всенароднo поклоняемых объектах вроде "пояса Богородицы" или волшебного "благодатного Огня". Так и ощущаешь с гипнотической ясностью fanum с его как бы в планетарии достоверно проэктором изображённым на искусственной стенке космосом "традиционной" риторики и музейной архаики ("канонов Вселенских Соборов" в качестве руководства к повседневному действию: всё это незримо происходит под вечноствующим знаком "как бы"), где и кашлянуть-то ненароком или высморкаться, или каблучком пристукнуть — "грех", за кой непременно "накажет милостивый Гпосподь"… Fanum сего сакрального пространства отделён непроходимой пропастию от pro-fanum-а безудержной повседневной и такой привычной крупной и мелкой лжи, жестокости и бессердечия, мелочности, хамства и грубости, пьянства и обычной бытовой распущенности.
Кажется, то ли Конфуцию, то ли Лаодзы принадлежат слова, что "о морали и традиционный ценностях" громко заговорят тогда, когда вдруг окажется, что их уже давно в помине нет...
У Виктора Гюго, когда часто перечитывал в юности своих любимых "Отверженных", я поразился оксюморону "свирепого благочестия" некоей тамошней монашествующей матушки. С этим метким словцом, а также собственным печальным жизненным опытом согласуется и малый эпизод из знаменитого романа сэра Вальтера Скотта: "Прощаю вас, сэр рыцарь, — сказала Ровена, — прощаю как христианка. — Это значит, что она вовсе и не думает его прощать , — сказал Вамба".
О религиозном языке как культурном клишировании (из интервью А. М. Пятигорского "Индивид и культура") — вместо подведения итога:
"Нынешнее увлечение религией в России также в значительной степени культурное. Это выработка новых штампов культурного поведения, потому что старые обрыдли... Вернуться к религии нельзя. И вообще ни к чему нельзя вернуться. Чтобы что-то делать, человек должен сделать это в самом себе, с самого начала сам.
Беда не в языке, а в культурном умопомешательстве, в обязательности воспроизводства и восприятии обществом каких-то культурных клише. Я думаю, что обращение сейчас к религии большого количества людей в России (не будем уж валять дурака) возможно и потому, что стало разрешённым. Надо быть честным хотя бы с самим собой".
[P. S. О "смешении в доме Облонских", сиречь в речи Патриарха требуемого моментом выдержанного церковного елея с до боли знакомой риторикой недоброй памяти некоей не столь древней эпохи: см. ЗДЕСЬ. Помимо традиционной чекистской и такой уже по-народному родной "бдительности", присутствует и всенепременный везде глубоко и цепко угнездившийся "национальный код" в симфонии с "неосознаваемой православной цивилизациею", и риторический отпор внешнему и внутреннему врагу, тщащемуся в прах злой "зарубежной воли" повергнуть "свободу Отечества", и повсеместно скрещивающиеся "линии невидимого фронта" с бойцами его светлого воинства. Никак, увы, не отделаться от ощущения всепроникающей духовной и культурной шизофазии как структурного элемента нынешнего российского постмодернистого кукольного феатрона].
