Все, кто читает Новый Завет, наверняка помнят слова Первоапостола в 1 Послании Петра (3, 15): "Будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчёта в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением".
Исторически этот новозаветный императив был одним из факторов, приведших к таким широко известстным явлениям, как мученичество и исповедничество. То есть к свидетельствованию о своей вере во Христа перед лицом власть имеющих индивидуумов, этой верой не обладающих. "Мученик" (marturós) и значит по-гречески прежде всего "свидетель", и лишь практические последствия в виде пыток и казней, — до самой смерти испытуемого, — и привели к ассоциациям данного слова, исключительно связанным с физическими мучениями.
Христианство считается "догматической религией", истины которой, сформулированные иногда после вековых дискуссий на Вселенских Соборах, абсолютно верны для последователей Христова учения: независимо от времени, места и прочих обстоятельств их произнесения "исповедником". Думаю, что это верно, но лишь отчасти.
Заявления ревнителей-"зелотов", особенно современных не в меру ревностных неофитов, об "абсолютной истинности" христианства упускают, как мне кажется, одну весьма важную вещь. Назовём её в виде рабочей формулировки "опытным осмыслением". Я буду понимать под данным выражением весь комплекс связанных с "внутренней жизнью" индивидуума соотнесений его "официальных" вероучительных формулировок (то, что формально соединает его с другими индивидами, исповедующими "ту же веру") с собственным эмоциональным, экзистенциальным проживанием своей Традиции.
Что я конкретно имею в виду? Говоря проще: я могу сколь угодно много заявлять о своей "христианскости", воцерковлённости и прочем подобном, но если у меня при этом не сжимается "инстинктивно" сердце от боли (ну хоть немного!), когда я вижу ковыляющего беспомощного одинокого старика, несчастную раненую кошку или кого-либо горько плачущим, то грош цена всей моей ортодоксальности. Я буду в лучшем случае "звучащим кимвалом", по слову апостола Павла (ср. I Кор. 13, 1).
Взяв на вооружение это явно философски не очень строгое определение "опытного осмысления/проживания веры", назовём его для простоты ещё более многозначительным и расплывчатым термином "мистикa". Сошлюсь здесь на знаменитое высказывание великого католического богослова современности, иезуита Карла Ранера. Он говорил, что-то вроде того, что христианин будущего либо непременно должен быть мистиком, либо его как такового просто не будет. Итак, назову в порядке рабочего определения для целей данного очерка человека, чья "официальная" вера и её актуализация в ситуациях повседневности вызывает у него самого в определённых ситуациях глубокий эмоциональный резонанс, "мистиком".
Здесь я пытаюсь размышлять об этих вещах не как "богослов", а всего лишь как "философ", памятуя старинный императив схоластического подхода: fides quaerens intellectum, то есть "веры, ищущей понимающего осмысления". Без которого ответственная, взрослая религиозность грозит скатиться в чреватый непредсказуемыми вспышками эмоциональных реакций "фидеизм", выражающий себя в плохо понятой, знаменитой тертуллиановской формуле credo quia absurdum, "верую, ибо абсурдно".
А поскольку философ, по шутовскому определению А. М. Пятигорского, подобен клоуну, ходящему даже не по канату, а двигающемуся в вате, то этому смешному персонажу многое дозволяется. Что запрещено заведомо серьёзным фигурам, вроде богослова. Поэтому позволю себе высказать несколько заведомо спорных с солидных богословских позиций тезисов. Вернёмся в самое начало.
Когда в ситуации разговора о религии и вере меня нередко спрашивают, а во что же я сам верю, у меня, как правило, от "внутреннего перегрева" слегка перехватывает дыхание. Во-первых, что за человек спрашивает, а потом, с какой целью? Мои внутренние контр-вопросы не случайны. И здесь мне хотелось бы оспорить расхожее положение о христианстве как только догматической религии и её "истинах", как будто не имеющих связи с конкретными обстоятельствами.
К этой мысли меня подтолкнули тезисы известного российского буддолога А. В. Парибка о методологических аспектах буддизма. Кроме того, я вспомнил несколько статей другого известнейшего учёного, немецкого профессора-египтолога в хайдельбергском университете Яна Ассманна, который много писал о "культурной памяти" человечества и о проблемах понимания. Попутно, конечно, вспомнился и Лотман со своей тартусско-московской школой семиотики. Ну, и собственные многолетние раздумья на эти и родственные темы.
Не рассуждая здесь о буддизме или о проблематике понимания древних, заведомо культурно чуждых нам текстов тысячелетней давности, хотелось бы отнести данную методологическую парадигму к ситуации вопрошания о христианской вере человека, которому данная "вера" заведомо чужда по всем статьям. Назовём его для простоты моделирования человеком "посторонним".
Соглашусь и с Парибком, и со всеми семиотиками, и с Ассманном и прочими, что любая ситуация коммуникации (по парадигме вопрос-ответ) всегда включает в себя несколько дополнительных факторов. Их игнорирование знаменовало бы провал успешной коммуникации. То есть, попросту, являло бы ситуацию или полного непонимания, или кажущегося, на самом деле неправильного понимания. Условно говоря, это как минимум 5 факторов, и они суть: вопрошающий, отвечающий, Sitz im Leben, то есть место и время обмена информацией, и, наконец, само содержание.
В приложении к нашему случаю вопрошающего постороннего (В) и пытающегося отвечать (О) респондента (отождествляющего себя с подвергаемой исследованию Традицией) имеются взаимообразные движения обмена информацией. Эти движения никогда не будут линейными, а всегда специфически видоизменяться в зависимости от "модусов" (то есть указанныx 5 факторов) и направления движения (от В к О или/и наоборот). Поэтому назову данную методологию условно "модальной методологией".
Разберу данную парадигму для простоты на нескольких конкретных примерах. Например, человек спрашивает меня о том, "верю ли я в ад", как христианин. Полностью отвлекшись от "контекстуальных модусов" вопрошания, я должен был бы сказать: "Да, верю", памятуя слова Символа веры о Христе, после смерти сошедшего в преисподнюю. Нo мне так говорить не хочется. Почему?
Я не знаю, что конкретно есть понятие "ад" для вопрошающего постороннего. Более того, я не всегда уверен, говорим ли мы об одном и том же, произнося слово "ад", в беседе с другим человеком, называющим себя "христианином-католиком". Некий подземный мир теней призрачного существования (шеол), место ужасных вечных мучений провинившихся душ, наказание грешника "бичом любви" (по слову Исаака Сириянина), свидригайловскую "баньку с пауками" (а что?..), существование "без Бога" (что бы ни имелось под этим в виду)..?
Укажу в качестве тезиса, который не буду здесь более подробно разьяснять, а оставлю для другого очерка, что я лично (в качестве "модального методолога", а не "богослова") трактую традиционные понятия вроде "ада", "неба", "ангелов" и проч. в качестве "пустого класса" понятий, наполняющихся своим конкретным содержанием в зависимости от личности, данные понятия употребляющей. Согласимся, что учёный христианский богослов, вероятно, будет понимать под метафорой "неба" нечто совсем иное, нежели астроном-агностик, и, в свою очередь, нечто третье по сравнению с представлениями американского обывателя, смотрящего голливудский фильм про какую-нибудь "армию Тьмы"...
Я-то могу иметь очень конкретные представления (а могу их и не иметь), но не знаю, какую реакцию вызовет мой "честный" однозначный ответ (если он вообще имеется и последует). Отсюда моё перехваченное дыхание и, в пределе, вынужденное молчание. Как-то вспоминается при этом знаменитое молчание Будды на пытливые вопросы современников-брахманов о всяких метафизических штучках. Думаю, что оно именно от этого.
Если я скажу на прямо заданный вопрос, что, например, "верую в БЛАГОГО Бога", то, конечно, вполне удовлетворю поверхностное любопытство "постороннего". Последний, вероятно, скажет: "Ага, понятно, он верит в чепуху вроде доброго боженьки, это при всём том, что зло в мире преуспевает, ... и т.д." Но, простите, в никейско-царьградском Символе веры не сказано нигде, что веровать следует в "благого" Бога! "Верую в Бога... Всемогущего"! А предикат "всемогущий" есть нечто иное, нежели "благой".
Кроме того, сошлюсь также на вполне ортодоксальную традицию апофатического (отрицательного) богословия, символизируемую такой фигурой, как (Псевдо-)Дионисий Ареопагит. Согласно этой традиции, можно скорее сказать, кем или чем Бог не является, чем перечислить его положительные свойства. То есть Бог, по-любому, будет всегда Иным (totaliter aliter), нежели все наши о Нём формулировки. И это вера, сопряжённая с практикой, очень многих, "общепризнанных" христианских "мистиков"...
То есть, если уж отвечать на прямо заданный вопрос, то следовало бы это делать, предварительно выяснив, а что конкретно спрашивающий имеет в виду под тем или иным термином. А иначе получается ситуация, наглядно овеществлённая во многих дискуссиях по теодицее. Верующий христианин пытается "оправдать" своего Бога, о Котором он имеет своё опытное знание, но спрашивающий-то атеист/агностик/безбожник/учёный-естеств
Итак, когнитивное содержание, или "содержательное наполнение" христианских вероучительных формулировок проявляются в конкретных "модусах", связанных с личностями "верующего", его допрашивающего "постороннего" (вместе с его предубеждениями, знаниями и его личностной мифологией), с обстоятельствами беседы (подвал-каземат ЧК, покои римского императора, дружеская беседа за обеденным столом и т. п.), с её временем (время преследований христиан в первые века христианской эры или в эпоху Советской Безбожии или, наоборот, время государственного Православия в окружённой врагами, встающей с колен Великой России...), ну, и с конкретными многочисленными формулировками. Последние не обязательно суть непременно обязывающие к вере догматы, а часто просто или популярные теологумены, или широко известные частные богословские мнения, по какой-либо причине взятые на вооружение эпохой.
Успех разговора будет зависеть также и ещё от одного "модуса" — от направленности интенции обеих участвующих в дискуссии сторон. Что хочет вопрошающий посторонний? Просто беспристрастно узнать, найти подтверждение своим насчёт меня предположениям, глубже понять мою религиозную позицию или просто надеяться её высмеять, доказав её глупость, детскость или абсурдность?
Что хочу я как отвечающий? Дать "с кротостью ответ в своём уповании" человеку, от кротости явно далёкому, а наоборот, ругающему мою веру почём зря? Разъяснить свою позицию с точки зрения разумной аргументации? Эмоционально убедить своего собеседника в своей правоте? По-миссионерски привлечь его к своей вере, доказав её единственную спасительность и всё гибельность его (собеседника) заблуждений?
От таковых постановок вопроса будет зависеть успех (пусть даже и весьма относительный) или, наоборот, провал ситуации беседы. Только учитывая названные факторы (+ ещё какие-нибудь неназванные, другие), наше непонимание и связанное с ним эмоциональное раздражение имеет шанс превратиться хотя бы частично в понимание и связанное с ним умиротворение.
А это уже почти что "буддизм" и его сотериология. Правда, достигнутые методологически-формально на христианском материале.