„...Известно, что атомная война может уничтожить все завоевания цивилизации. Атомное оружие, само являясь продуктом цивилизации, может привести к гибели всего человечества. Гибель человечества понимается в данном случае в буквальном смысле. Это действительно возможный вариант, он всех сейчас беспокоит. Хотя меня, честно говоря, не очень беспокоит, поскольку, будучи философом, я привык к тому, что незначительные вещи гораздо страшнее, и можно умереть гораздо раньше, чем произойдёт такая драматическая ситуация, которую можно увидеть в фильмах ужасов.
Мы, например, боремся за мир, потому что не хотим войны, всё время произносим тосты за мир, не замечая того, что давно уже находимся в состоянии войны. И вот эти вещи, конечно, страшнее всяких драматических описаний.“
[Мераб Мамардашвили, Эстeтика мышления: беседа восьмая]
Любопытные видоизменения претерпели языковые конвенции, доказывая, что язык — величина никакая не онтологическая, а всего лишь набор произвольных этикеток (номинализм), зависящих от манипуляторов Mass Media (ср. книгу Карла Крауса о СМИ: "Untergang der Welt durch schwarze Magie"): захват и оккупация давно уже называются "освобождением", введение войск и убийства — "гуманитарной акцией", сама армия завоевателей — "миротворцами". Кто это предвидел — Оруэлл? — когда писал о "Министерстве Любви, и о том, что "мир — это война"...
Addendum: И, чтобы предотвратить ожидаемое съезжание в банальную и совершенно безнадёжную тему current events: Мераб говорит здесь о смерти, которая непременно и для всякого наступит, и которая для него гораздо важнее всяких мировых катастроф, являющихся лишь виртуальностями, пригодными для медийной манипуляции толпой потребителей (потребителей неважно чего: продуктов цивилизации комфорта, национальной духовности и т. п.). Согласно и Мамардашвили, и Пятигорскому, смерть является единственной настоящей темой философии. Ну что ж, это достойно. Потому, что нарратив о "спасении во Христе", к великому сожалению, настолько уже нравственно запятнан (скомпрометирован) его профессиональными распространителями, что потребна какая-то совершенно новая и осторожная рефлексия на эти вечные темы, которая исключила бы как яд идеологии, так и затхлую пыль этнографии.
