На это я возразил, что сомнение сомнению рознь, и не всякое из них деструктивно даже для религиозной веры, не говоря уже об обычном познавательном процессе, а равно и о такой тонкой материи, как традиционная для аскетики тема "различения духов". Далеко не всякому голосу, видению или сну следует доверять, принимая за глас небесный то, что может легко оказаться гласом сбоку или даже снизу. Наипаче (и особенно), если явившийся в "("тонком", из-за хронического недосыпания) сне" образ кажется Богородицей, тем или иным святым или — поди ж ты! — увещевающим старцем.
Я мог бы, разумеется, добавить, что и далеко не каждому поучению альбо мнению всякого "пробоща" (настоятеля прихода) следует безоглядно доверять. Однако вовремя вспомнил, что в Риге пока что нет открытого для мирян университетского факультета католического богословия, сравнимого по уровню с западноевропейскими (духовная семинария и курсы катехизаторов не в счёт). Поэтому предпочёл политкорректно промолчать, не развивая темы старчества и младостарчества (и их критического освещения), особливо если духовные отцы вторгаются в чересчур интеллектуальные материи, не совсем справедливо полагая их "духовными", себя же мня знающими суть, для которых деталь и оговорка не столь существенна.
Другим опасным мнением, которое я рискнул высказать, было сравнение веры в прыжом в воду с высокой скалы: приключение (духа) и одновременно авантюра, окончание которой никому не может быть достоверно известно. Слово "авантюра" было принято прихожанкой слегка в штыки: по-видимому, здесь стадо Христово принято скорее учить, что вера — это тихая гавань со стоячими водами, намертво и гарантировано закрытая от любых дуновений извне, и что творящий всякое дуновение по определению "повелитель навоза", желающий "челу века" погибели и прожарки во Аде Господнем.
К моему удивлению, присутствующие батюшки мою смелую метафору об "авантюре" поддержали. А я ведь ещё даже не успел рассказать о фрактуре борца с Богом Иакова-Израиля, удостоившегося за это похвалы от Самого...
Конечно же, я не стал излагать мнений древнеиндийских найяиков на тему "сомнения", но вспомнил кстати об "ищущей понимания вере" (fides quaerens intellectum) многоумного Ансельма (Anselmus Cantuariensis) и обо всем католическом школьном богословии и философии, в котором с педагогической целью истины веры как раз и подвергаются систематическому сомнению (приводятся якобы мнения или подлинные тезисы известных лжеучителей), после которых следует знаменитая формула воззражения и разъяснения: deinde dicendum quod.
После всех этих аргументов меня захотели пригласить провести какие-то курсы или хотя бы прочитать пару лекций. Увы, боюсь, что не у всех мои осторожные рефлексии вызовут такой положительный отклик и заинтересованный блеск в глазах. В смысле интеллектуального просвещения "верующих масс", наипаче околоцерковных или всерьёз воцеровлённых так называемых интеллигентов, — даже вполне в рамках католической ортодоксии, но здравой, разумной, а не музейно-затхлой, — тут в Латвии (и, подозреваю, в Литве) непочатый край работы. Совершенно без модных некогда фанфар о "небывалом духовном возрождении".
В общем, "давно пора делиться знаниями, а не учиться до бесконечности", — было мне сказано с некоторым укором. Для меня же уделение крупиц знаний неотрывна от его непрестанного получения и углубления самим уделяющим. Да и говорил я, в целом, хорошо известные и даже банальные вещи. По крайней мере, мне так казалось.
В католических храмах на Литургии (особенно в Соборе св. Иакова, что в Риге) мне бросилось в глаза почти полное отсутствие молодёжи, особенно мужескаго полу. В основном женщины — средних лет и совсем пожилые, и отдельные мужчины, тоже возрастом постарше. Конечно, частично это связано с тем, что молодые люди поразъехались на заработки в Западную Европу. Однако мне подумалось, что одной из существенных, хотя и едва ли обсуждаемых причин является привычное пичканье жреческим сословием как прихожан, так и захожан продуктами католического пиетизма 19-го века с его сладостно-благочестивым, столь "женским" фидеизмом, моральным ригоризмом, категориченостью суждений и осуждений "пороков эпохи" и с острым недоверием ко всему, напоминающему разум с его скучной дотошностью и желаним понять и объяснить. Изъяснить даже не "неизреченные тайны веры", но своего рода логику (специфический язык) и текстологию религиозных традиций.
Для этого, впрочем, было бы потребно методическое отстранение от собственной позиции, защищённой частоколом глобоко укоренённых эмоций, и попытка изыскать или искусственно сконструировать метапозицию постороннего наблюдателя. Попытка же такого целенаправленного отстранения у хрестоматийного "верующего" вызывает суеверный ужас, связанный с боязнью апостасии или потери веры и следующего за этим расцерковления.
Солидное образование и опыт свободного философского (и даже "свободного богословского"!) разговора могут служить предпосылкой для такого навыкновения к отстранению. Увы, Церковь и вольная умственная беседа в сознании большинства людей — вещи столь несовместимые, что обычно в жертву превратно понятой церковности и "верности вере" приносится столь ценимый учителями Церкви разум, а закономерные сомнения (вопрошания) задвигаются настолько глубоко во тьму подсознания, что становятся столь обычным в церковной среде неврозом, выражаясь у вечно бегущих по делам священников в хроническом переедании, а у их верных прихожан — с так называемых моральных "скрупулах", в навязчивом исповедовании этих своих "несовершенств", почитаемых смертными грехами.
Печальным побочным продуктом синтеза этой взаимной невротизации, открытых границ и доступности альтернативных источников информации (которые можно ругать сколько угодно, но сути это не меняет) является неспособность такого "инварианта" практического католичества удержать в своей среде многих из талантливой и образованной молодёжи. А традиционный плачь и гневные филиппики об "всеобщем падении нравов" могут несколько утешить лишь верных церковных овечек, нисколько не возвращая блудных в обетованное стойло или хотя бы в загоны.
Вот и получается, что "мистичности" в латвийском католичестве хоть отбавляй, атмосфера в храмах нередко очень трогательная — сосредоточенной молитвенности, — настраивающая даже случайного захожанина на духовный лад. Однако с призваниями к бытию "паси-овец-пастырем" (выражение всё от того же бытописателя ныневременной церковной лесковианы достопочтенного
kalakazo) дело обстоит не самым наилучшим образом, как и с труднейшей и долговременной образовательной работой, способной обеспечить хоть какой-то конкурентный вес католичеству в плюралистическом мире интеллектуального спроса и предложения.