С некоторым удивлением узнал от родственников, давно меня не видевших, что они воспринимают меня человеком, коему свойственно "некоторое явное высокомерие". Ладно, — думаю, — мне об этом давно говорят самые разные люди, особенно церковные функционеры, любящие других всемерно "смирять" и поучать, тем самым за чужой счёт паразитически самоутверждаясь, так что уже надоело об этом обстоятельстве сокрушаться и сей смертный грех исповедовать. Но тут к высокомерным типажам причислили, под одну гребёнку нас всех причесав, и двух других моих родичей — кузена и кузину, и я всерьёз задумался, в чём тут дело.


Дело тут, конечно, не в наборе моих дипломов (сам-то я считаю себя обычным социальным неудачником, коему, однако, выпали в жизни небезынтересные перипетии и встречи с любопытными антиками. Но высокомерного отношения к другим тут и близко нет, ибо превозноситься здесь совершенно нечем, разве что причудливыми фантазиями Судьбы или Провидения). Люди воспринимают почти наощупь и на запах незримую стену, отделяющую пространство их манипулятивных игр (особенно в случае родичей, знавших меня ещё младенцем) от моего нежелания в сих играх участвовать. Натыкаясь на эту невидимую стену, они, естественно, раздражаются и даже разъяряются, не понимая, в чём тут дело.

А это просто стена рефлексивности, неизбежная дистанция нарочито занятой и культивируемой метапозиции наблюдателя ситуации как поля сознания. Наблюдатель наблюдает, но не спешит участвовать, чего не прощают люди, к рефлексивности мало склонные и к ней не привыкшие. Религиозный собеседник может воспринимать её в соответствующей беседе как неуверенность в вере и отсутствие в ней рвения, давно не встречавшийся родственник — как прохладную отстранённость и нежелание смеяться над старыми, бесцеремонными шутками. Твёрдо знающий, как обустроить то или иное общество, будет воспринимать эту дистанцированность как либерализм или даже анархизм, а превозносящий мнимую бесхитростность "простых" жителей провинции увидит в ней чопорность горделивого горожанина.

На самом же деле это никакой не снисходящий взор сверху чрез стёкла лорнета уверенного в себе, напомаженного и завитого посетителя светского салона эпохи барокко. Это осторожный и несколько виноватый взгляд сбоку, мельком и походя, через дырку в заросшем крапивою заборе, на дощатую сцену театра, где разыгрывается изо дня в день слишком хорошо, до одури и ломоты в зубах знакомое действо. Посмотрел — и пошёл дальше по своим делам. А на чай и поговорить уж пожалуйте ко мне...