Удивительное письмо-отзыв пришло в мой адрес от читателя моей сравнительно давней статейки, вызвавшей весьма неоднозначные реакции. Этот мэйл сначала меня сильно повеселил, а потом заставил призадуматься. Читатель, пожелавший скрыться за ником, лишив возможности ему лично отписать, выразил свой крик души буквально следующей фразой:
"А мне нравится плюшево-пластиковый мир. Больше чем чьи-то разбрызганные мозги в подземном переходе".
Это интимное признание лишило меня покоя. Оказывается, вот человек, взял на себя труд прочитать мой метафизический фельетон (или мистический скетч, уж как хотите), и вот что он из этого вынес! Что Вашему покорнейшему, оказывается, нравится в подземных переходах в метро разбрызганные мозги, что я, видимо, наслаждаюсь их видом, злорадно потирая когтистые лапки с перепонками. Лишая доброго ближнего возможности наслаждаться чудесами пластикового мира, который я в своей извечной роли Кассандры приговорил к недолговечности. Да ещё таким кровожадным способом!
Не желая углубляться в обсуждение качества мышления, скрытого за данным отзывом, замечу простодушно в виде однозначного ответа, специально для людей интеллигентных, научившихся русской грамоте и умеющих по складам читать русскоязычные тексты: "1) Разбрызганные в переходе мозги мне не нравятся, как из эстетических, так и из нравственных соображений. 2) Плюшево-пластиковый мир я тоже недолюбливаю, ибо предпочитаю живое содержание красивой мёртвой упаковке. 3) Если с меня требуют ответа на вопрос, ставя условием tertium non datur (третьего не дано), признАюсь, что тоже предпочту пластиково-плюшевый мир разбрызганным мозгам. Пусть и не признаваясь последнему в сердечных чувствах". Только в одном ли моём инстинктивном предпочтении дело?
Панорама с выносками вторая. Иду позавчера по самому центру Вены, мимо Собора св. Стефана. Вижу — толпы волнующегося, что-то выкликающего народа, табун полицейских машин, невозмутимые стражи правопорядка на фоне разгула коллективных чувств. Заинтересовавшись, подхожу ближе. На слух различаю арабскую речь. Всё нарастают выкрики: "Индифáда, интифáда!", захватывая всю площадь. „Ага“, — понял я, в чём дело. Палестинцы, а возможно, и другие арабы выражают своё отношение к "свинцовым ливням" в Газе, скандируя одно и то же слово "восстание" (или, дословно, "стряхивание").
Мне сложно выражать к происходящему какие-то очень личные чувства, да и не к лицу мне их выражать. Я не живу там, в Газе, которую равняют с землёй. Не живу и в Израиле, на который падают бомбы тер_рористов. Я живу пока ещё в сравнительно благополучном "пластиково-плюшевом" мире, где пока что не разрываются бомбы. Где вид мозговой каши в подземных переходах является, к счастью, редчайшим исключением, а не привычной повседневностью. Чувства мои безличны и биологически однозначны. Описать их можно было бы одной краткой фразой, пожеланием, которое часто повторяла моя бабушка, пережившая ужасы ленинградской блокады: "Лишь бы не было войны!"
Одно "НО"! Терроризм как явление, увы, пришёл в наш мир, давно став владыкой информационного пространства. Выполняя тем самым своё прямое назначение — наводить ужас. Думается, большую методологическую ошибку мы совершаем, видя своего врага "там, вне меня самого", всегда в других, всегда в Ином. Арабы — в израильтянах. Израильтяне — в мусульманах. Православные почвенники — в либеральных западниках. Патриотические государственники — в безродных космополитах. И так далее, до бесконечности. Набор клейких ярлычков так широк, знай выбирай и прикрепляй. Главное при этом — не задумываться.
Тер.-м уже успешен, ибо выполнил, по сути дела, свою задачу. Отбив у многих людей последний вкус к обстоятельному мышлению. Мы не мыслим больше. Вернее, многие из нас. Слушая рассказы о "событиях", мы напрочь не представляем стоящих за ними реальных людей. Для нас реален только наш собственный страх. Читая текст, привычно выхватываем из всей совокупности "слова-раздражители". А уж выхватив, из цепких объятий не выпускаем. Вся сложная нюансировка враз бесследно исчезает, пышная многоцветность привычно обращается в монохром. Вся топь нескончаемых взаимных претензий, обид, попрёков возрастом в столетия или даже тысячелетия разом выхлёстывает гейзером ненависти и желания убить. А убиваем мы самих себя…
Просто даже за то, что кто-то другой думает иначе, чем... "мы". Не говоря уже о расе, оттенках кожного покрова, а тем более, религиях. Никогда не стоит за этим адски жгучим чувством ответственного "я", всегда — нация, племя, род, религия, государство, всегда — лояльность идолам общественного сознания, как бы они на данный момент ни назывались, всегда стадно-протяжно мычащее "мы". Как будто веками взращивавшееся в христианско-библейской цивилизации хрупкое, потому что — очень нежное и сложное, — образование под названием "личность, созданная по образу и подобию Божию", — вдруг враз разлетелась на множество осколков.
В осколках этих нам видится угрожающий оскал, чудятся обступившие со всех сторон привидения. И редка спасительная мысль, что это всего лишь наш собственный, разбитый на миллионы кусков "образ и подобие". В которых можно было бы при усилии усмотреть Образ и Подобие — Другому, вечно Иному.
„Пластиковый мир“, по которому мы порою так скучаем, в котором был такой "плюрализм" косметических зеркал, что вгляд разбегался, внезапно треснул; а зеркала полетели стеклянным ливнем вокруг, вонзаясь и раня. Да и существовал ли он когда-либо на самом деле, этот добрый и безопасный, игрушечный, плюшевый мир нашего умственного детства?
Мы остались без спасительного пластикового амортизатора. Выберемся ли мы из-под осколков неповреждёнными, вытащим ли стеклянные занозы у себя из глаз, чтобы наконец прозреть, будет зависеть только от нас самих. От нашего желания понять других, понять Другого. А в конечном итоге, самих себя. А для этого нужно для начала перевести дыхание. И попытаться поговорить друг с другом по-взрослому…