В настоящее время читаю с одним учеником отрывки из санскритского трактата "Кавьямиманса" индийского поэта, драматурга и учёного Раджашекхары (ок. 9-10 в. н. э.) избранные места из 4-й главы, повествующей о свойствах учеников, а также об интуиции. Нельзя забывать, что в данном трактате речь идёт не просто о каких-либо учениках, но об учениках поэтов. А индийский поэт — это не просто искусный сочинитель стихотворных строф на санскрите и пракритах, но учёный интеллектуал по своим знаниям и подготовке. Поэзия же — не просто результат вдохновенного творчества, но ремесло par excellence, требующая соответствующего профессии образа жизни, социального окружения, усиленных регулярных упражнений и основательной подготовленности в традиционных научных дисциплинах, так называемых "шастрах", основными из которых являются: поэтология (alaṅkāraśāstra, дословно "наука о поэтических украшениях), стихосложение (chandas°), грамматика (vyākaraṇa), лексикография (kośābhidhāna).

Также (будущий) поэт должен быть начитан (и "наслышан") в прочих науках, принадлежащих к кругу традиционного научного знания. Всё это, пожалуй, не в пример нынешним сочинителям строф, где чрезмерная учёность, насколько я понимаю, не приветствуется, не говоря уже о строгих формах, но где главным достоинством считается... даже не знаю что: искренность, новизна, использование жаргона и мата? Пусть меня дополнят знатоки современного русского поэтического творчества.

Так вот, Раджашекхара, сам бывший великолепным примером сочетания учёности и поэтического мастерства, пишет об учениках следующее. Ученики бывают двух видов, если брать за основу классификации их интеллект (/ум/разум) (buddhi): buddhimān и āhāryabuddhi. Первое слово можно перевести как "умные" или "(с высоким/острым) интеллектом". Их Раджашекхара определяет как тех, "чей интеллект (/ум) по самой своей природе стремится вслед за наукой" (yasya nisargataḥ śāstram anudhāvati buddhiḥ sa buddhimān). Вольно парафразируя, можно сказать, что это те, что всё схватывают на лету.

Другие называются āhāryabuddhi, то есть те, чей интеллект (дословно:) "подтягиваем" (āhārya), то есть благоприобретаем. Каким же образом?: yasya ca śāstrābhyāsaḥ saṃskurute buddhim asāv āhāryabuddhiḥ. „Тот же, у кого регулярное упражнение в науках упорядочивает/культивирует интеллект, называeтся āhāryabuddhi“, то есть "с благоприобретаемым интеллектом".

В российских (да и в английских неиндологических) переводах индийских текстов обычно доминирует чрезвычайно пафосный стиль перевода, аттестующий практически всякого индийца стародавних времён "мудрецом", всякое его высказывание или умственную способность "мудростью", системы традиционных специальных (научных) знаний (śāstra) именующий чаще всего "священными писаниями", "священными текстами" или ещё как-нибудь, не менее торжественно и претенциозно.

С другой стороны, ресурсов русского языка явно не хватает для передачи всех нюансов психических и умственных особенностей внутреннего устроения индивида, для каждого из которых нередко находится отдельное санскритское слово. Например, слово "буддхи", которое, по моим наблюдениям, на русский язык нередко почему-то переводится как "мудрость", чаще всего обозначает "познавательную способность" ума или сознания либо, в гносеологическом контексте — "познавательный акт". В вышеупомянутом трактате Раджашекхары это именно интеллект или ум (как умственная сопособность, "умность", а не в смысле синонима для слова "сознание").

Далее, автор более подробно классифицирует уже "буддхи" как способность сознания. Она трёхчастна, согласно троичности времени и отношению к локализованным во времени объектам, при этом определения Раджашекхары представляют из себя этимологизирование в стиле традиционно понимаемого единства формы и содержания слова (nirukti)*.

[*Очень похожим образом философствовал в Германии Мартин Хайдеггер. Сходным образом пытаются вычленить "подлинное значение" слов и ныне столь многочисленные фрики от лингвистики, но у них обычно и близко нет блестящих мыслей Хайдеггера, лишь воинствующий дилетантизм].

Согласно Раджашекхаре, память (smṛti) представляет из себя подвид buddhi (fem.), которая "памятует" о прошедших или досл. "превзойдённых" (atikrānta) объектах. Способность размышлять, рефлексировать (mantrī) об объектах настоящего (vartamāna) называется mati. Как её можно назвать в данном, достаточно строго очерченном, почти терминологическом смысле — рефлексивность? мышление? рассуждение? Все эти русские переводы не совсем точны уже потому, что рефлексировать, мыслить, размышлять или рассуждать можно и о прошедших, и о будущих вещах или событиях (что бы ни было выбрано в качестве объекта сознания).

Переводчики как на английский (особенно индийцы), так и на русский обычно находят выход в том, что они такие трудные слова вообще не переводят, оставляя пугать неподготовленного читателя экзотическим воляпюком. В самом лучшем случае даются пояснения где-нибудь в сносках или в примечаниях. Я считаю такой путь не самым оптимальным или даже неприемлемым и думаю, что лучше всё же дать своё собственное понимание (пусть оно и окажется в чём-то неполным) в полноценном переводе, а вот проблемы уже можно обсуждать в сносках, примечаниях или в историко-филологическом комментарии, не прячась за экзотическим обличием плохо осмысленных и непереведённых санскритских слов.

Так вот, после памяти и рефлексивности третьей частью познавательной способности (buddhi) человека является интуиция (prajñā), которая "интуирует/схватывает в созерцании/предвосхищает предметы ещё не наступившего (будущего)" (anāgatasya prajñātrī).

Итак, память, рефлексия и интуиция. Частями чего они могут являться? То есть как всё-таки лучше перевести здесь buddhi? Интеллект, ум, познавательная способность сознания?

Рассуждение на эту тему переводит дискуссию из плоскости чисто филологической и переводчески-технической в плоскость осмысления философских и психологических аспектов древнего восточного текста, связанных с различными типами человеческого познания и попыткой их классификации. Иными словами, здесь недопустим переводческий буквализм при формальном знании грамматики (в данном случае санскрита). Требуется приличное знание, помимо "внутренней" семантики (этимологии) слов buddhi, smṛti, mati, prajñā, также их семантики в различных контекстах (немецкий индолог Пауль Тиме называет первое Sinn, а второе Bedeutung).

Также необходимо разбираться в истории тех или иных важных философских и психологических категорий в контексте их европейской истории. Сопряжение рефлексии над этическим и эмическим (etic vs. emic) модусом осмысления тех или иных явлений и именующих их терминов является немаловажнм этапом в процессе герменевтического осмысления того или иного текста, по кирпичикам созидающего его всё более полный охват пониманием.

В общем и целом соглашусь с мыслями коллеги-индолога о переводе как о деятельности "на стыке лингвистики, культурологии, философии, психологии и... созерцания". Однако я бы уточнил насчёт последнего аспекта, вынеся за скобки возможность его интерпретации в виде каких-то особых "духовных практик", как это, увы, нередко с готовностью понимается в русскоязычной аудитории, поляризованной на Индию или буддизм.

"Духовные практики" и напыщенные о них рассуждения, по моим наблюдениям за соответствующими сегментами блогосферы или отдельными книжными публикациями, являются особыми типами подростковой фаллометрии (понимаемой типологически, вне гендера и действительного возраста субъектов), давая на выходе нетерпимость, эготическую исключительность и груды текстового мусора (впрочем, в интернете это нестрашно, а вот толстые бумажные книги такого рода и сектообразование в реальной жизни действительно печалят).

[Продолжение следует]