"Мераб повторял: "Мы должны стать европейцами в действительном смысле этого слова. Самобытность наших народов должна стать европейской или мы, как народы, пойдём ко всем чертям. Европеец-грузин легко договорится с европейцем-русским, а европейцу-русскому не придёт в голову противостaвлять себя европейцу-русскому еврею. Но это становление европейцем предполагает тяжелейшую работу, внутреннюю и внешнюю." Как им стать?
Выступая ... в Париже на семинаре "Человек Европы", Мераб сказал: "Европеец — это человек, который ЗНАЕТ, что он наедине с Богом, знает, что его дело будет осмыслено, а порождённая мысль вернётся к нему в виде дела. И он знает, что сколь бы ни звучала Заповедь в наличной ситуации, она всё равно — выше ситуации". Когда один испанский участник семинара спросил его, а много ли он лично знает таких вот европейцев, Мераб отвечал, что крайне мало, но что это не имеет никакого значения. Ведь он знает, что такой человек — ЕСТЬ. А испанец тоже знает, раз спрашивает, много ли их или мало. Таким европейским образцом был для Мераба его любимый философ — Рене Декарт.
Во время самой страшной войны во всей новой европейской истории, Тридцатилетней Войны, в которой он принимал участие как офицер, люди знания встречались и беседовали (на французском, немецком, латыни — всё равно) КАК ЗНАЮЩИЕ. Знающие было имя их нации, рода и семьи. Германия лежала в развалинах, пoтеряв около трети своего населения, в Англии шла гражданская война, и "железные" солдаты Кромвеля с удовольствием разбивали великолепные витражи в колледжах Оксфорда и жгли ценнейшие рукописи, а знающие получали письма Декарта и отвечали на них.
Это не элитизм и не эскапизм, а другая жизнь философов. Если бы не было таких людей — Декарта, Спинозы, потом Беркли, Юма, Канта, то Европы бы не осталось, той, которую мы знаем, плоха она или хороша. Без дистанции от жизни нет ни мыслителя, ни его жизни. Мераб Мамардашвили был таким мыслителем, грузином, россиянином, но прежде всего — европейцем. Свободное мышление было его жизнью."