Просматривал на днях присланную из своей питерской библиотеки книгу-учебник Людвига Отта, "Основы католической догматики" (данно издание по-английски, оригинал же немецкий, известный как "Grundriss der katholischen Dogmatik"), бывшую некогда стандартным учебным пособием для многих католических учебных заведений. Помню свои споры с нашими австрийскими и немецкими богословами, утверждавшим, что "книга очень плоха/ужасна" и т. п. Ещё раз поразмышлял, чем могли быть вызваны подобные резкие суждения.
По зрелом размышлении вынужден был признать, что дело в построении, принципах и содержании учебника. Это книга, которой широко пользовались до "революции", произведённой в католической церковной жизни II Ватиканским Собором. Она широко пользуется понятийным аппаратом католической схоластики, заимствованным в своё время у "греков" (Аристотеля), естественно, через сирийские и последующие арабские переводы Стагирита, и приспособленным в Средние века для нужд христианского богословия.
Следует заметить, что средневековая схоластическая мысль, не говоря уже о принципах возможно более точного понятийного мышления как-то почти полностью в настоящее время исчезла из куррикулюма римско-католических семинарий, а тем более университетов. С некими её окаменевшими и законсервированными (поскольку лишёнными какого-либо научного или богословского творчества) остатками мне пришлось ещё в конце 1980-х столкнуться в Рижской духовной семинарии.
Тогда преподавание там богословских дисциплин (особенно догматики и нравственного богословия) велось по старым конспектам, представляющим собой упрощённое изложение, либо даже прямую самиздатовскую перепечатку (на пишмашинке) латинских учебников начала 20-го века. Кажется, догматика излагалась, кроме всего прочего, по упомянутому учебнику Отта (преподавал, насколько помню, покойный владыка В. Нюкш).
Пролистывая этот учебник, я как-то по-новому взглянул на дисциплину ума, мысли и суждения, присущую схоластической традиции. Которою, как мы все, наверное, знаем, принято ругать как "косную, мертвящую, убивающую живую веру" и т. п. Сразу вспоминается Помяловский с его вообще-то талантливыми и очень интересными "Очерками бурсы". Но в этой книге Помяловского отвращение перед схоластическим методом преподавания и дословного заучивания больших масс текстов ("зубрёжки") ощущается буквально на каждой странице.
После лет, проведённых за чтением схоластических санскритских и тибетских текстов и трудов брахманических и буддийских мыслителей, изучением традиций схоластического диспута и комментария (двух основных стратегий овладения традиционным знанием в "классической" Индии и Тибете), я постепенно по-новому стал смотреть на схоластику европейскую, христианскую. Некоторые стратегии даже подачи материала (в том же учебнике Л. Отта) до боли напоминают индийские или тибетские (естественно, тибетско-буддийская традиция выросла из индийского корня, лишь значительно позже обособившись, когда буддизм в Индии прекратил своё существование).
Даю для пробы несколько предложений, переведённых из учебника догматики Л. Отта, где предметом рассуждения выступает познание, сравнивается познание посредством разума и религиозной веры. Хоть немного разбирающиеся в индийских философских традициях читатели, наверное, сразу же вспомнят по этому поводу соответствующие Ньяя-Сутры и их методы ведения дискуссий, а также отдельные категории-падартхи. Итак:
„Знание посредством веры отличается от естественного познания Бога [самим] принципом познания (ration fide illustrata), средствами познания (revelatio divina), a также формальным объектом (Богом, каким мы Его знаем из Откровения: Deus unus et trinus). Главный объект сверхъестественной веры заключён в тайнах веры, известных посредством Божественного Откровения (mysteria in Deo abscondita, quae nisi revelata divinitus, innotescere non possunt). Божественное Откровение гарантирует безошибочную уверенность в истинах Веры (certitudo evidentiae). Таким образом, истины Веры обладают большей степенью достоверности, нежели естественные истины разума.
С другой стороны, с точки зрения ясности или понятности (certitudo evidentiae) естественные истины разума выше истин веры, ибо в первом случае у нас имеется внутренняя интуиция, во втором случае, однако, её нет. В этом смысле верно часто цитируемое изречение Гюго Сент-Викторского (ум. 1141), гласящее, что достоверность Веры степенью ниже, нежели естественное знание (De sacramentis christ. fidei I, 10, 2).“
Далее следует латинская цитата из Гюго Сент-Викторского: „Fidem esse certitudinem quandam animi de rebus absentibus, supra opinionem et infra scientiam constitutam“, которую рискну перевести на русский следующим образом: „Вера есть некая уверенность души в вещах отсутствующих, располагающаяся выше мнения и ниже знания“.
Я даже не столько хочу подчеркнуть, насколько данная точка зрения, дескать, верна и безошибочна. Наверное, тут возможно поспорить, как и с любым положительным или отрицательным утверждением в рамках спекулятивного знания теологии или философии.
И дело, конечно, вовсе не в том, насколько "мы" (а кто это мы, позвольте спросить?) можем данное знание использовать в смысле его "практического применения". Вероятно, из философских утверждений не выведешь новой формулы для каких-нибудь там модным "нанотехнологий": для этого надо знать соответствующие разделы физики (и не в аристотелианском её смысле…).
Но сам принцип точного мышления, его важности, значения отточенности словесных формулировок не может не поражать современного человека, отвыкшего от добродетели мыслительной строгости. Вспоминая покойного И. Бродского и его знаменитую речь при получении Нобелевской премии, мы памятуем, что "зло — плохой стилист". А тем более зло, облечённое действенной государственной властью, для которого жизни его подданных являются не более, чем кровавыми щепками, необходимыми для построения очередного "светлого будущего" для ещё не родившихся поколений.
Одной из черт "дурного стиля", исподволь создающего питательную атмосферу для будущего возрастания зла из силы в силу, является расплывчатая приблизительность, размножившаяся, к примеру, в русской устной речи в виде вируса "как бы". Повсеместно распространённая расплывчатость устной речи отучает также от критической проверки речи, письменно закреплённой. А популярность газет и телевидения с широко тиражируемыми ошибками или массовым нахлыном клишированных фраз и "суждений" довершает грустную картину.
Впрочем, куда-то мы "отъехали" в сторону от нашей темы — схоластики. Мне памятны некогда читавшиеся мной признания знаменитого немецкого католического богослова Карла Ранера S. J. (бывшего, кстати, учителем некоторых из моих учителей), получившего многолетнее строгое, традиционно схоластическое образование в иезуитском Грегорианском университете в Риме и бывшего всегда глубоко признательным этой школе серьёзного, дисциплинированного мышления.
Не пришло ли время возвращаться на "круги своя", прочно утверждаясь в дисциплине ума в наш век широко тиражируемого, громко кричащего безмыслия? Но увы, это может быть только индивидуальным, подвижническим предприятием заинтересованного конкретного человека или небольших групп единомышленников.
И вряд ли современные европейские или американские (о вторых знаю лишь понаслышке) университеты, захваченные коммерческим духом немедленной практической применимости своего образования и всё более превращающиеся в высшие "профтехучилища", способны взять на себя решение этой задачи. Тут должно быть что-то другое...
Настоящее противостояние грядущему "глобальному Хаму" только ещё предстоит...