Существуют следующие соображения по поводу причин, почему носителям нашей, европейской (или русской, что в данном случае неважно) культурной парадигмы так нелегко бывает привыкнуть к тибетскому языку, особенно старому письменному его варианту, и так трудно с него переводить. Трудности эти касаются особенно начинающих заниматься тибетской грамматикой и текстами, но могут относиться и к несколько более "продвинутым" студентам, да и к самим востоковедам с определённым стажем.
Излагаю в вольном пересказе с очерчивания данного предмета автором одной из последних грамматик классического тибетского письменного языка: Peter Schwieger "Handbuch der klassischen tibetischen Schriftsprache", IITBS 2006. Однако, пропреподавав тибетский язык семестр, могу эти соображения более опытного немецкого коллеги только подтвердить. Поэтому решаюсь дополнить соображения Peter-a Schwieger-a своими собственными мыслями.
1) Во-первых, словарный запас и состав тибетского языка изучен недостаточно хорошо, не говоря уже об исчерпывающей документации словоупотребления в отдельных случаях. Дело осложняется нередко встречающимися в реальных текстах различных изданий значительными отклонениями в орфографии от "норм", зафиксированных в словарях. Особенно это касается лексики доклассического тибетского языка…
2) Огромное значение имеет тенденция тибетского языка к отказу от излишков словесного выражения и, тем самым, к ярко выраженному эллипсису. Из предложений выбрасываются не только "лишние" члены, но и целые подчинённые предложения, не говоря уже о частицах-аффиксах, которые могут опускаться не только в поэтических строфах, но и во вполне обыкновенной прозе. Вспомним известную тибетскую поговорку: yig phyed go bas klog [йик-че кхо-уэ’ ло’]: "Половина слов (из текста) вычитывается (предварительным их) знанием".
Подобные эллиптические конструкции требуют от читателя недюжинного внимания в отношении синтаксических связей далеко за формальными границами предложения. В гораздо большей мере, нежели в известных нам синтаксических конструкциях "тривиальных" индоевропейских языков, классический тибетский письменный язык выдаёт закодированную в написанном на нём тексте информацию лишь из своего контекста.
3) В отличие от достаточно сложных синтаксических связей, связи содержательные бывают ещё гораздо более громоздкими и сложными, выходя далеко за рамки самого текста как такового и указывая на дискурс (иногда лишь лёгким намёком), который современному, даже высокообразованному по европейским меркам читателю знаком крайне недостаточно и поверхностно. Даже в самОй традиционной среде носителей буддийской учёности рамки этого дискурса остаются узкими вратами, а владение им ограничивается узким кругом специалистов-экспертов.
Многие из этих намёков, определяемые как отрывки или начало самых различных цитат, имея в виду совершенно отличное от нашего отношение к знанию. Краткие тексты-"подпорки" предназначаются для заучивания наизусть, предполагая развитую культуру как устного и письменного комментария, так и изощрённых схоластических дебатов.
Современный исследователь или переводчик, как правило, лишённый традиционного буддийского образования, знает эти фундаментальные тексты далеко недостаточно (если знает вообще), не говоря уже о живом знакомстве с самой педагогической традицией. Поэтому мгновенное узнавание как "подпорок", так и всего контекста, приходится заменять скрупулёзным и медленным определением цитат и отдельным изучением этих текстов, создающих ткань этого контекста. Так что вдумчивое изучение какого-либо конкретного трактата оборачивается одновременным изучением десятков произведений!
4) Для классического тибетского языка характерны чудовищные многоуровневые синтаксические конструкции, состоящие из длиннющих предложений, которые с помощью частиц-аффиксов легко номинализируются, в свою очередь сами превращаясь в синтаксические члены (определения, дополнения и обстоятельства) предложения более высокого уровня, которое в свой черёд может превратиться "как бы" в одно огромное слово — и так далее, теоретически почти до бесконечности. Виртуозы тибетской учёной словесности и создавали такие предложения-громадины, предполагая в своих читателях не только отличного знакомства с предметом и всеми его контекстами, но и медитативной сосредоточенности. Эта склонность тибетского языка к почти бесконечной номинализации создают сложные конструкции, требующие от переводчика или просто читателя, их анализирующего, либо переводить их громоздкими причастными оборотами, либо разбивать на отдельные, более простые предложения.
В любом случае для обстоятельного переводчика (на русский, немецкий, английский...) требуется пропутешествовать до самого конца мета-предложения и определить его сказуемое, в котором заключена основная информация о действии или событии. Начинающие же студенты пытаются начинать более "просто" (как им мнится), пытаясь переводить с "начала" предложения, — и неизбежно запутываются в придаточных конструкциях, а их т. н. "перевод" тогда представляет собой гадание на кофейной гуще чистой воды.
Я, увы, недостаточно знаком с предметом, но мне эта тенденция тибетского письменного языка к номинализации напоминает так называемые полисинтетические языки (наподобие некоторых американских индейских), когда то, что, скажем, в русском могло бы быть выражено распространённым предложением, в упомянутых языках выражается одним-единственным словом. Но, может быть, я недостаточно чётко понимаю суть явления языкового полисинтетизма, так как ещё нигде не встречал типологического сравнения индейских языков с тибетским. Последний относится по своей типологической характеристике к языкам агглютинирующим (вроде тюркских), будучи изначально языком изолирующим и, кроме того, моносиллабическим. Но ведь и современный английский язык, будучи по своему происхождению языком синтетического типа, развивается в наши дни в язык с чертами изолирующего строя, наподобие китайского! Видимo, эти черты языков изменяются со временем.